Никто не задумывается, нет ни знания, ни понимания, чтобы сказать: «Половину этого я сжег, испек на углях лепешки, зажарил мясо и поел. Стану ли я делать из остатка омерзительную вещь? Стану ли поклоняться куску дерева?»
Никто не задумывается, нет ни знания, ни понимания, чтобы сказать: «Половину дерева я сжёг, испёк на углях лепёшки, зажарил мясо и поел. Стану ли я делать из остатка омерзительную вещь? Стану ли поклоняться куску дерева?»
Никто не задумывается, нет ни знания, ни понимания, чтобы сказать: «Половину дерева я сжёг, испёк на углях лепёшки, зажарил мясо и поел. Стану ли я делать из остатка омерзительную вещь? Стану ли поклоняться куску дерева?»
Никто не задумывается, нет ни знания, ни понимания, чтобы сказать: «Половину дерева я сжёг, испёк на углях лепёшки, зажарил мясо и поел. Стану ли я делать из остатка омерзительную вещь? Стану ли поклоняться куску дерева?»
Эти люди не думают и ничего не понимают, они никогда не говорят себе: «Я сжёг половину дерева, испёк хлеб и приготовил мясо, а из остатков дерева я сделал эту мерзость и теперь поклоняюсь куску дерева».
И не возьмет он этого к своему сердцу, и нет у него столько знания и смысла, чтобы сказать: 'половину его я сжег в огне и на угольях его испек хлеб, изжарил мясо и съел; а из остатка его сделаю ли я мерзость? буду ли поклоняться куску дерева?'